у них плюсах нельзя не отметить у них хотя бы одного очень существенного минуса или, если хотите, недостатка. Виднейшие из лидеров оппозиции немало лет провели в эмиграции, в условиях значительного отрыва от рабочего класса нашей страны, в условиях, которые не давали им возможности участвовать в практической работе по строительству партии, непосредственной революционной борьбе.

Мы должны требовать от каждого члена партии и, в том числе, от всех товарищей, которые теперь лидерствуют в оппозиционном блоке, выполнения такого элементарного условия: не мешать строительству, не мешать работе, не навязывать вопреки решениям партии дискуссии (аплодисменты). Шесть лидеров оппозиции вместе с целым хвостом своих помощников пытались навалиться на одну рабочую ячейку и потерпели поучительно жалкое поражение (аплодисменты). Однако факт выступлений против решений партии со стороны лидеров оппозиции, мечущихся теперь в дискуссионной лихорадке, налицо» [554].

Апогей борьбы пришелся на 7 октября, когда состоялось 153 оппозиционных выступления по всей стране. Результат оказался плачевным. Даже на «Красном Путиловце», куда Зиновьев приехал лично, его выступление с критикой линии ЦК и соответствующую резолюцию поддержали лишь 25 человек. Сталин подъехал в Москву к заседанию Политбюро 11 октября, когда поражение оппозиции стало очевидно всем, даже ей самой. Генсек требовал полного идейного и организационного разоружения. Молотов тоже был резок:

— Зиновьев в Суук-Су надеялся на Ленинград, Троцкий в Кисловодске надеялся на Москву. Эти надежды пышно цвели на курортах. Вот мы приедем со свежими силами, восстановим за собой Москву и Ленинград. На основе внутрипартийной демократии массы расколотили эту идею, анатомировали ее. Ответ может быть только один: подчинитесь, сдайте фракционное оружие, прекратите болтовню, начинайте работать, вернитесь в свои заброшенные учреждения: НТО, Главконцесском, Госплан и работайте[555].

Акт о капитуляции, хотя далеко не безоговорочной, оппозиция обнародовала 16 октября. В заявлении, под которым стояли подписи Зиновьева, Каменева, Троцкого, Сокольникова и Евдокимова, признавалось нарушение ими партийной дисциплины после XIV съезда[556]. Казалось, конфликт, хотя бы временно, потушен. Но здесь ситуацию взорвала… «The New York Times». Неутомимый троцкист Истмен опубликовал текст ленинского «Письма к съезду». Затем его перепечатали на первых полосах все газеты мира. Как выяснилось, текст «Завещания» был доставлен гонцом от «объединенной оппозиции» в Париж Суварину. Сталин и Молотов были в ярости.

Порядок дня XV партконференции на заседании ПБ был дополнен вопросом «О внутрипартийном положении» с докладом Сталина. Тут сорвался Троцкий, обвинивший Сталина в вероломстве, нарушении перемирия и разжигании в партии братоубийственной войны, жертвой которой станет революция: «Первый секретарь выдвигает свою кандидатуру на должность могильщика революции!» Сталин выбежал из зала, хлопнув дверью. Заседание утонуло в криках. На открывшемся 23 октября пленуме ЦК доклад Ярославского от имени ЦКК звучал как приговор: «То, что нам известно, рисует картину, которую можно охарактеризовать как попытку создания внутри ВКП(б) другой партии»[557]. Постановлением пленума от обязанностей члена Политбюро освобождался Троцкий, кандидата в члены Политбюро — Каменев. А работа Зиновьева в Коминтерне признавалась невозможной[558]. Зиновьевцы и троцкисты лишились представительства в высшем партийном ареопаге. Навсегда.

Всю первую неделю XV конференции Троцкий, Зиновьев и Каменев, имевшие мандат с правом совещательного голоса, молчали. Тем более что делавшие основные доклады по экономической политике Бухарин, Рыков и Томский звучали все левее. Но на седьмой день на трибуну конференции взошел Сталин с докладом «О социал-демократическом уклоне в нашей партии», в котором припомнил оппозиции всё. Отстраняемые от власти вожди прервали молчание и попытались защищаться и контратаковать в духе борьбы «за единство партии против могильщиков революции». Каменева высмеяли, Зиновьеву не дали договорить, а Троцкого выслушали до конца с уважительной ненавистью. Общий настрой делегатов выразил под хохот зала Молотов: «Можно только спросить их, какая им больше нравится внутрипартийная демократия — “авиаприборовская” или “краснопутиловская” (аплодисменты, смех). Я думаю, что товарищ Зиновьев как ленинградский патриот будет все-таки предпочитать “краснопутиловскую”, но зато товарищ Троцкий наверняка “авиаприборовскую” (смех)»[559]. Оппозиция на конференции не получила ни одного голоса.

Исполком Коминтерна тоже собирался на очередной пленум — не в последнюю очередь, чтобы формально уволить Зиновьева. 18 ноября ПБ постановило пополнить состав делегации от ВКП(б) когортой верных сторонников большинства, включая Молотова. После пятичасового доклада Сталина «Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии» Троцкий, Зиновьев и Каменев не удержались от полемики — на глазах у двухсот изумленных иностранных делегатов. «Мы продолжаем стоять на точке зрения Ленина, который оценивал нашу эпоху как эпоху мировой революции»[560]. Пленум Исполкома Коминтерна побил все рекорды по продолжительности — он шел почти месяц. Зиновьев был снят с поста председателя Исполкома Коминтерна, а сама эта должность упразднена. Молотов, введенный кандидатом в члены Политсекретариата ИККИ, был отпущен Сталиным в отпуск до окончания пленума. 23 декабря генсек направил Молотову письмо, проникнутое благодушием: «Не надо торопиться с приездом — можешь свободно остаться еще на неделю (или даже больше) сверх срока… Расширенный пленум ИККИ прошел недурно. Резолюцию XV конференции утвердили единогласно (воздержался один бордигианец из Италии). Наши оппозиционеры — дурачье. Черт толкнул их полезть сечься, — ну, и высекли»[561].

…Основания для благодушия были. Зима 1926/27 года прошла спокойно. Оппозиция затихла. Каменев отправился послом к Муссолини. Троцкий редактировал свое собрание сочинений. Молотов занимался подготовкой к февральскому пленуму ЦК, на котором планировалось обсудить цены в промышленности, госбюджет и перевыборы в Советы.

Провозгласив в большой правдинской статье «оживление Советов» главным лозунгом, Молотов назвал лишь одну социальную группу non grata в Советах — кулачество[562]. О демократизации Советов Молотов говорил на трех подряд январских заседаниях Оргбюро. 10 января он ставил задачу резкого расширения кадрового резерва:

— Мы все время вертимся в кругу одних и тех же лиц 1918 года. Это факт. Вы думаете, что сейчас нет кадров людей, нет новых людей, которых можно бы двигать? Не может этого быть. Нужно этот новый слой двинуть[563].

2 февраля Молотов выступил против увеличения количества коммунистов в Советах и насаждения в них единомыслия:

— В теперешних условиях в Советах должны быть и недовольные. Мы не хотим, чтобы в Советах были одни коммунисты. Надо, чтобы в Советах был большой процент беспартийных. Мало этого: если бы мы составили Совет из одних квалифицированных рабочих, хорошо бы это было? Нет, это было бы плохо, надо, чтобы в Совете были и неквалификационные рабочие… Совет из казенных депутатов плох, но и из довольных он тоже плох[564].

Февральский пленум взял курс на административное уменьшение цен, чему должно было также помочь снижение себестоимости и отпускных